Любое исследование социальной эксклюзии и депривации в век победившего релятивизма, кажется, обречено стать мишенью для критики. Исследователи, еще с университетской скамьи приученные «смотреть на вещи в их соотношении», с недоверием воспринимают все, что им кажется абсолютизацией различий. К примеру, элитология [Крыштановская, Радзиховский, 1993] в академических дебатах всегда будет проигрывать теории стратификации [Радаев, Шкаратан, 1996] – просто потому что абсолютное различие в доступе к власти (есть всевластные элиты и есть серая управляемая масса) кажется релятивисту менее убедительным, чем представление об обществе как о слоеном пироге (где каждый класс получает свою идентификацию исключительно в сопоставлении со всеми остальными классами). Аналогичным образом абсолютная шкала бедности кажется нам сегодня менее убедительной, чем относительная [Овчарова, 2009; 2012]. Если речь заходит о доступности школьного образования, то, конечно, легче говорить о наличии «барьеров», требующих преодоления [Константиновский и др., 2008], чем констатировать существование «заборов с колючей проволокой», исключающих всякий побег. Кто станет читать такое безрадостное исследование? И, конечно, когда речь зайдет об оценке качества образования, исследователь-релятивист скажет: «Не существует образования качественного и некачественного, но есть разные качества образования»