Дмитрий Быков — блестящий публицист, со своим — особенным — взглядом на мир. А как иначе? Ведь он так много видел. Яркие, анекдотичные истории о самых разных поездках и восхождениях Быкова — от экзотического Перу до не столь далёкой Благодати — собраны в его новой книге "Палоло, или Как я путешествовал".
"Мне не досталось пожить в самое любимое время — моэмовское, киплинговское, — а если бы досталось, оно бы наверняка не было любимым. Но поездка за палоло — это как раз такой моэмовский сюжет, и наверняка были бы смешные приключения, и что-то в этом есть от поэтической охоты за вдохновением — год ждёшь, чтобы один день всласть попользоваться. Короче, я мечтал об этой поездке так же страстно, как в свое время о поездке в далекий перуанский поселок Nahui, что и осуществилось с благословения редакции". (Дмитрий Быков)
Помимо прочих бонусов, журналистика помогает русскому человеку осуществить главную и заветнейшую его мечту. Мечта эта заключается в том, чтобы выехать за границу. Осуществляется она в двух вариантах — либо с чемоданом, в виде туриста или приглашенного специалиста, либо на танке. Вот почему русский человек хватается за любую возможность сесть в поезд, самолет или на танк, хотя последнее чаще всего осуществляется помимо его воли. Бегство за границу, чтобы устроить там наконец правильную Россию, — здесь‑то она всё равно никогда не получится, — это и есть наша утопия, национальная идея и главная личная цель.
Представления о единой Европе у меня были самые туманные, ограничивавшиеся в основном ленинской статьёй 1915‑го, кажется, года «О Соединённых Штатах Европы» и набором либеральных клише. Остальные, по‑моему, не читали и ленинской статьи. Бизнесмен из Львова, тяжеловесный мужик лет сорока, после ста граммов начинавший говорить о бабах, собирался завязать контакты с какой‑нибудь швейцарской фирмой. Все мы были здорово разбалованы отношением к нам иностранцев, прибывавших в Россию на волне интереса к перестройке. Нам представлялось, что все объятия будут распростёрты и все флаги, в гости к которым были мы, начнут в нашу честь приветственно трепетать ещё в аэропорту.
Я вернулся к своим, уже успевшим проклясть всю объединённую Европу, и мы пошли в монастырскую общагу, где нас накормили остывшими и довольно‑таки осклизлыми макаронами. Чувствовалось, что во фрибурском университете заботятся главным образом о душе. Спать нас развели по персональным кельям. В каждой висело распятие.
На следующее утро мы без особенных сожалений покинули гостеприимный Люцерн, где Лев Толстой когда‑то терзался бесплодными моральными борениями. У меня вообще много общего со Львом Толстым. Я тоже немного истерзался мыслями о преступности любой собственности, но тоже бесплодно.
Её первый муж был иранцем, второй — палестинским террористом, с обоими у неё были прекрасные отношения; с детства она отличалась бурными заворотами, мечтала уничтожить деньги и до сих пор любила убеждать гостей, что это будет решением всех проблем. Для наглядности она даже подожгла один доллар перед моим носом, но, увидев, как я на него смотрю, быстро потушила и спрятала в карман.
