Юдоль

Рецензия Books.ru:

«Юдоль» Михаила Елизарова — это мрачный, абсурдный и местами пугающий роман, где пенсионер Сапогов становится проводником апокалипсиса, а мир обретает форму хаоса и пустоты. Елизаров мастерски использует гротескные образы — чернокнижников, ТВ-монстров и псарей — чтобы раскрыть экзистенциальную тоску и страх повседневности.

• Сильные стороны:

  • Глубина философского подтекста.

  • Атмосферная насыщенность — от советского кинематографа до мифологического абсурда.

  • Читатель вовлекается не столько сюжетом, сколько психологической и символической палитрой.

• Ограничения:

  • Подобный абсурд и философичность могут отпугнуть тех, кто ищет чёткий сюжет или традиционные литературные конструкции.

  • Местами перегруженность образами способна затмить смысл, если вы не готовы к метафорической перегрузке.

Итог: Если вам интересны тексты, вызывающие эмоциональный отклик через образность и философию, «Юдоль» — насыщенный и неожиданный опыт. Если же вы предпочитаете ясную структуру и традиционную сюжетную арку — это произведение может утомить или растерять.

От издательства:

- Новый роман автора бестселлеров «Библиотекарь» (премия «Русский Букер»), «Земля» (премия «Национальный бестселлер»), «Pasternak» и «Мультики».

- Долгожданная премьера! Большую прозу писатель не публиковал последние шесть лет.

- Веселая и страшная сказка для взрослых.

- Михаил Елизаров — пишет не только книги, но и музыку. К выходу романа «Юдоль» он выпускает одноименный альбом.

Михаил Елизаров — прозаик, музыкант, автор романов «Земля» (премия «Национальный бестселлер»), «Библиотекарь» (премия «Русский Букер»), «Pasternak» и «Мультики», сборников «Ногти» (шорт‑лист премии Андрея Белого), «Мы вышли покурить на 17 лет» (приз читательского голосования премии «НОС»), «Бураттини», «Скорлупы. Кубики».

«Будто бы наш старый двор, где стоял гроб с бабой Верой. Только она жива, как и сестра её Людмила, дядя Михаил, дед Алексей. Все нервничают, ждут транспорт с сахаром. Баба Вера показывает, что у неё три пальца на руке распухли. У дяди тоже: большой, указательный, средний. И у Людмилы с дедом Алексеем. Приезжает, дребезжа, допотопный грузовик, извечный советский катафалк — там мешки. Набегает вдруг толпа соседей — сплошь одутловатые пальцы! Я спрашиваю: „Почему?“ Родня в ответ крестится. Смотрю на мою правую кисть — отёкшее до черноты троеперстие. Крещусь ради приличия со всеми, а дядя уже взвалил на спину мешок сахара, поволок. „Юдоль“ не роман, а реквием...» (Михаил Елизаров)

«Сапогов с малых лет сирота. Родителей не помнит. Вместо них две зыбких тени за спиной да запах горелых спичек. Возможно, Андрей Тимофеевич родился в каком‑то скорбном северном посёлке. В полуснах видится счетоводу покосившаяся изба, сарай без двери, угрюмый чёрный лес, озёра с маслянистой водой. И будто тихий голос нашёптывает шизофреническую сказку, где всё перевёрнуто и разорвано, осквернены бессмыслицей сюжет, герои, время и мораль, ах, милая, я бы послушал такую сказку...»

«Однажды Макаровна садится на скамейку мрачная, с пластырем на бородавчатом носу.

— Всё, Гавриловна, — жалуется. — Я в церковь на Руставели больше не ходок! Баста!

Было вот что. Макаровна в своей безнаказанности так обнаглела, что побежала вместе со всеми прихожанками икону Богородицы целовать — ну больше обслюнявить, в надежде, что кому‑то станет противно после неё прикладываться. Склонилась, значит, Макаровна, а Божья Матерь как цапнет её за шнобель!

— Чисто бульдожка! Чуть без носа не оставила, дрянь такая! Отгрызть же под корень могла!»

«А Сатана, старичок, не Самость, а экзоскелет (инструмент мистической войны, передатчик и летательный аппарат, учитывая наличие крыльев), через который Сверх‑сущность, кою для разнообразия можно назвать Диаволом, воплощает себя во внешнем мире — материальная ипостась. Не будет ошибкой сказать, что в Аду пребывает Диавол (Люцифер), которой также и Сатана, но конкретно наружный Сатана никак не Диавол. Как было отмечено выше, Сатана при посадке был повреждён, и поэтому выполняет свои боевые функции ограничено и частично, до момента пока не обретёт целостность».

«Бедный Костя — несвятая простота. Он же заурядный троечник одиннадцати лет, нос веснушчатой пуговкой. Ну разве мог ребёнок предвидеть, какой бедой всё обернётся?! Костя никогда не воспринимал свой почерневший палец как нечто сверхценное. Скорее, наоборот, тот был для него стыдной частью тела, мелким уродством, с которым Костя свыкся. А тут какое‑то Божье Ничто заявляет, что от почерневшего пальца, оказывается, зависело вселенское благополучие, и Костя повинен в будущей гибели своих близких и заодно всего мира!»